Рассказик

[Велорадиатор]

Нашел на одном писательском сайте
автор - Шатланова Женя, Ник - Жень-Шень

По моему достаточно профессионально, И в целом не плохо ,хоть и ничего нового...

Димыч
Степень критики: конструктивная
Короткое описание:
Из записей ветерана Боснийской войны.

Москва. Гудит златоглавая, пульсирует венами магистралей. Народ снуёт, торопится. Важные люди спешат по неотложным делам. А я вот не тороплюсь. Всю ночь таксовал, теперь всё - заслуженный отдых до вечера. Стою на балконе. Курю. Любуюсь видом. На детской площадке под окнами хулиганистый мальчуган лет двенадцати гоняет малышню, воинственно размахивая ивовым прутом. Те бегают от него вокруг горки, пища , как стая цыплят. Всё. Чья-то бабуля мигом уладила конфликт одним своим появлением из подъезда. Агрессор скривил злостную рожицу своим жертвам и поспешно ретировался в проём между гаражами. Забавный он всё-таки. Почти каждый день его во дворе вижу. И постоянно с новыми проделками. То рябиной из напальчников по окнам стреляет. То где-то раздобудет недоспелые груши и бомбардирует ими близлежащие песочницы. Просто бич местных пенсионерок и детей. И всегда один. А ведь, наверняка, вот эта его наивная агрессия - всего лишь попытка быть к кому-то ближе. Заполучить внимание. Детям это невдомёк, а взрослые слишком заняты, чтобы думать о подобных вещах. Тем паче, неухоженный, в драных штанах и выцветшей кепке - он не ровня их заласканным чадам. Вот и бегает, как дикий зверёк. Взъерошенный, чумазый. Как замечаю его веснушчатые щёки на горизонте, сразу, хоть убей, мысленно переношусь в далёкий девяносто третий. Ведь похож он. Как две капли похож на маленького такого человечка, который навсегда останется в памяти тёплым, дрожащим огоньком посреди лютой метели, что обжигала нас смертельным холодом там, на Балканах…



***



Когда мы высадились в аэропорту Сараево, братская Югославия встретила нас проливными дождями. На пересыльном прапорщик Турнев, что отвечал за прибытие добровольцев из Союза, тучный такой кабанчик, быстро пояснил, что к чему. И развеял последние иллюзии по поводу того безумия, что творилось сейчас в Боснии и Косово. Предупредил, что пальнуть могут с любой стороны. Не мудрено. Союзники-сербы, конечно – братья на век. Но молодцы Ратко Младича на днях под Приштиной сбили нашу вертушку. По ошибке, говорят. Вот и нате. Им – ошибка, а наших четверых в цинке домой отправили.

Пока идём к машине, прапор без умолку матерится, поминая «добрым словом» и хорватов и натовцев, и, кажется, самого Дьявола. У выезда из аэропорта нас ожидает потрепанный автобус без единого стекла. Водила, старик-босниец, всю дорогу травит пошлятину на ломаном русском. Так, под живое «радио», два часа трясёмся по ухабам. Нас в машине шестеро. Помимо Турнева и меня - Лёня Сарычев, профессиональный сапёр. Мы с ним в самолёте познакомились. Весёлый такой мужик, улыбчивый. Без закидонов, а ведь за плечами семь лет по горячим точкам. Ливия, Алжир, Палестина. Братья Калинины, Серёга и Паша. Бывшие вдвшники. На двоих четверть тонны веса. И мой старинный друг Олег Росин. Для сослуживцев – просто Рося. С которым мы ещё на втором курсе учебки барышень вокруг Михайловского водили.

Добрались худо-бедно. На месте свои радостно встретили. Для некоторых смена, как-никак, долгожданная. Позиция, где нас разместили, находилась на пологом склоне горы, в паре километров от села Сре́бреница. Предстояло охранять артиллерийский зенитный расчёт – одно из звеньев кольца воздушной обороны Сараево.

Два барака, палатка медиков и замаскированный защитной сеткой мазанка-склад. Вот такой незамысловатый «русский посёлок» на краю ущелья. Вроде всё тихо-мирно. Местные сербы старательно снабжают продовольствием. До ближайших хорватских окопов теоретически километров семь. Вот только, говорят, на соседних серпантинах то и дело по ночам палят моджахеды. Рожок из АК выпустят в нашу сторону и в темноте растворятся. Словно и не было. Но это так, как говорится, мелочи.

Атмосфера с первых дней устоялась дружеская, доброжелательная. Среди ребят и земляки нашлись. Всегда было о чём поговорить. Общих знакомых обсудить. Вечерами, в основном, резались в нарды. Целые соревнования устраивали. Призом назначалась бутыль картофельного самогона, которая победителем слегка пригублялась, и благополучно отправлялась переходящим кубком на следующий турнир. До полуночи, порой, затягивались баталии. И тут уж ни звание, ни возраст... Извините. Игра. В финале сигаретными блоками ставки ставили на чемпиона. Болели хлеще, чем на хоккее. Вот в один из таких вечеров в нашем отряде и появился Димыч.

Началось с того, что выстрелил предупредительным караульный. В бараке все повскакивали, переворачивая игральные доски. Автоматы всегда под рукой. Через пару секунд толпимся стадом у застывшего на огневой точке Серёги.

- Что случилось? Увидел кого?

- Вон, мужики, в низине копошится.

Неуверенно как-то произносит. Смотрим. Вначале не разобрали. А потом и впрямь. В кустах, посреди жидкого березняка, видим край бордовой куртки. Что за нелепость? Только начали обсуждать, как куртка пошевелилась. А ещё через секунду из кустов показалась рыжая голова. Пацан. Лет четырнадцати на вид. Лупоглазый, румяный. Выбрался из оврага, цепляясь руками за траву, и бегом почесал к нам. Стоим, дивимся. Откуда он здесь? Не иначе из деревни. Через ущелье один что ли шёл? Там и днем-то небезопасно, а смеркается уже. Подбегает, смотрит на нас. Мы на него. Молчание. Сдерживаюсь, что бы не улыбнуться. Деловой такой, серьёзный малый, осматривает нас по очереди. А потом протягивает тонкую ладонь вперёд и звонко произносит: «Димитар!» Каждый жмёт ему руку и представляется, как по команде. Просто нельзя было не умилится той обстоятельности, с какой держался этот худющий мальчуган.

Познакомились. С почётным караулом отвели в казарму. Посадили с нами за стол. Сидит, уплетает тушенку за обе щеки. Ловко с банкой расправился в пять минут, успевая притом вертеть по сторонам любопытными глазами. Один из врачей по-сербски малёк говорил. Спрашивает, откуда, мол, да как к нам прибыл маленький гость. Тот замялся поначалу, но потом ответил, что пришёл пешком. Из посёлка Черновран. Я чуть не подавился. Все слегка оторопели. Смотрим друг на друга. Между нами и Черновраном один путь, неблизкий и самоубийственный - через перевал Дошхам. В девяносто первом там гремели постоянные бои. Каждая из сторон чуть ли не ежедневно то отступала, то вновь брала возвышенности. Оставляя после таких вот манёвров за собой паутину минных полей, карт которых в принципе не существует. Как там пробрался наш новый знакомый, не представлялось понять. Бог уберёг. По-другому не скажешь.

Разомлев от всеобщего внимания, Димитар окончательно осмелел и затрещал так, что бедный фельдшер еле успевал переводить. О чём только не рассказывал! И о старшем брате, воюющем где-то в Герцеговине. И о детской футбольной команде, где он слыл настоящей звездой. То внезапно сбивался на россказни об американском Стэлсе, который, якобы, намедни собственными глазами видел в небе. Выдумывал знатно. И всё громко, с жестами. Наглядно. Когда же он, наконец, замолчал, чтобы малёк отдышаться, мы спросили об отце, о матери. Ведь наверняка волнуются сейчас, места себе не находят. На что он, спокойно и ошеломляюще просто, ответил: «Отец умер в прошлом году от тифа. А маму повесили мусульмане этой весной.»

Все притихли.

- Так, где ж ты жил всё это время? – грустно улыбнулся Лёня и кивнул врачу перевести.

- У себя дома жил, где ж ещё? Пока дрова для топки были, жил. Недавно последние - соседи забрали. Холодно стало. Пришлось уйти.

По единогласному решению, мальчишка остался у нас. В «русском посёлке». И, с чьей-то лёгкой руки, с того дня звался не иначе, как Димыч. Десятки историй, связанных с ним, стали уже байками про вымышленных людей. За тот год на долю нашей роты выпало много чего. И пострелять пришлось. И от духов ночами отбивались. И граната, неизвестно откуда прилетевшая, по бараку скакала. Не взорвалась. Зато заставила задуматься о вечном и открыть запрятанную ещё с Союза бутылку Столичной. Второе рождение отметить.

Димыч делил с нами все невзгоды. Спал на топчане в промерзшем бараке под специально списанным для него плащ-палаткой. Вставал чуть свет, и сразу к постовым. Разговаривал с ними, веселил, чтоб под утро не закимарили. Воду из ручья таскал. Готовить помогал. В общем, старался быть полезным, хоть от него никто ничего и не требовал. Ведь ребёнок совсем. Но невероятно смышлёный, спору нет. Меньше чем через месяц уже вовсю гутарил по-русски, да ещё и норовя вставить ядреное словцо. За что не раз получал назидательные затрещины. Но никогда не обижался. Знал – за дело. Уж больно ему хотелось походить на нас во всём без исключения. Помню его лицо, когда Рося взялся ушивать для него свою запасную пятнашку. Не получалось - ворчал, пальцы иголкой с непривычки колол. Зато, когда Димыч в камуфляж облачился, не было на этом свете человека счастливей. Как начал горлинку выплясывать, волчком крутиться, так только грива рыжая мелькала, да пятки босые! Потом на час пропал куда-то. Уж волноваться начали. Хотели бойцов в ущелье засылать. Но видим – бежит. А в руках каска, доверху наполненная ежевикой. Поставил перед Росей, хотел что-то сказать, но стушевался, пискнул «спасибо» и выскочил на улицу.

Наивный, доверчивый, слегка неуклюжий – Димыч каждый день выдумывал новую фантазию. Но в жизни никогда не врал. Помню, за неделю до отъезда нашей группы, он объявил мне, что хочет стать матросом. Все уши прожужжал про крейсеры, да эсминцы. Даже учил меня, шпана, как спирт нужно пить. По-морскому. Говорит, корабельные офицеры рюмку не просто держат, а руку сгибают, на локоть ставят и оп! До дна. Ох, сказочник. Ни дать, ни взять.

- Ну, спасибо, Димыч, - говорю. - Буду знать теперь. Чтоб перед моряками не опозориться, если вдруг за одним столом окажусь.

Он лукаво улыбается в ответ.

- Да, это я сам придумал, дядь Саш. Но я правда моряком стану. Когда война закончится, вы ж все уедете, и присматривать мне будет не за кем, – в его голосе мелькнула тоска. Или мне лишь показалось? - Но только на военный корабль не пойду, нет. Хочу на большом теплоходе в кругосветки ходить. Когда в русские порты заходить будем, я обязательно вам письма буду писать. А может, и свидимся. Правда?

- Правда, Димыч. Свидимся.

Дети посреди войны. Сколько за свою жизнь я на них нагляделся. На испуганных маленьких людей с навсегда исковерканной судьбой. С украденным детством. Опустевшие, искалеченные, осиротевшие. Их лица не показывают по телевидению, едва ли печатают на старицах газет. А нужно. Нужно просто увидеть их, таких же, как наши с вами дети, внуки. Уязвимых, хрупких. На фоне воронок в асфальте, расплавившихся от трассирующих пуль автобусных остановок, дымящихся остовов детских садов. Увидеть и понять, наконец, что мы, взрослые, творим! И услышать, как гулко захлопнулись двери рая для всех нас, когда мы возомнили себя ангелами, а стали свинцом.

Димыч. Почему я пишу о нём? А не о детях, которых видел в Косово, Приднестровье, Чечне. Наверное, потому, что он оказался сильнее многих на той бессмысленной войне. Не обесцветился, не сломался. Остался ребёнком. Мечтательным и открытым. Непогасшей свечой на ветру. Не смотря ни на что.

Оставалось два дня до смены. Раннее ноябрьское утро. В барак вбегает часовой. Бледный, как полотно. И с порога: «Мужики! Димыч у продсклада лежит!»

Не осмелился. Не смог. Не сказал «убили», «застрелили». Сколь чуждыми, противоестественными казались эти слова. Столь нелепым смотрелось бездвижное тело мальчишки на заледенелой, пожухшей траве. В его широко раскрытых глазах безмолвно плыли облака, а вокруг головы алым нимбом смерзалось маслянистое пятно.

Все выбежали на мороз в чём были.

Я тогда плакал, впервые в жизни. И многие плакали. Что уж скрывать. Помню, Пашка Калинин схватил автомат и ринулся бегом по камням в горы. Еле остановили. Долго мы ещё потом всей ротой сидели вокруг костра в полной тишине и думали каждый о своём. Или все об одном. Вот так, какая-то сука за прицелом СВД зачем-то остановила маленькое, но такое настоящее сердце. И в каждом из нас, взрослых мужиков, повидавших уже чёрт знает сколько, что-то умерло в тот день. И небо стало чуть ниже.



***



Сейчас, в Москве, я частенько вижу Олега. У него дочь недавно родила мальчика. Дедушкой, то бишь, стал. Счастливый ходит, аж светится. Распашонки скупает по универмагам. Прошлой зимой приезжали в гости братья Калинины из Сургута. Оба женились. В охране работают. Я безумно рад, что у них всё хорошо. Как родные ведь стали. Война спаяла - вовек не разорвать. Лёньки, правда, нет давно. Во вторую чеченскую погиб, при разминировании фугаса в Грозном. Посмертно награждён орденом «За заслуги перед отечеством». И за него пьём горькую, когда вместе собираемся. За всех наших ребят пьём, что не вернулись с горных перевалов. Что смотрят на нас со старых снимков. Навсегда молодые. Ставшие птицами.

И за Димыча пьём. По-морскому.

[AlexZ]